Поэзия требует от читателя – не просто беглой проводки глазами по строчкам, в расчёте на готовое, но провозглашения – многократного прочтения текста вслух с подбором интонации, темпа, ритма, с расстановкой звуковых акцентов. Поэзия – это звукопись слова, это звуконосные смыслы, объёмные, а не плоские как в стишках, находящиеся не на поверхности (как у стишочников), а в составе некой анфилады – в состоянии движения или перехода, перетекания из одного в другой. Поэзия обязывает каждого прикоснувшегося к ней, даже случайных, неимущих в поэзии авторов стиховых поделок, стать тружеником словесности, золотодобытчиком самого процесса взаимодействия с поэтической речью и поэтическим видением, поэтическим взглядом на вещи и мироздание.

Тайное очарование искусства поэзии потому и является ТАЙНОЙ, великой дверью в иное (высшее по сравнению с человеческим) состояние сознания, что доступно только тем, кто обладает КЛЮЧОМ, читательским опытом взаимодействия с прекрасным, навыком обращения с поэтическим текстом, в котором профессионалы или талантливые читатели, читатели в развитии ввысь, ищут не мгновенного содержания «на блюдечке» и «хорошо прожаренного шашлычного смысла», а погружения в состояние магического обольщения от взаимодействия всех органов чувств с удивительно сложенной, слаженной, тонко сотканной словесной тканью, «содержание» коей является процессом её озвучивания, провозглашения, проживания от собственного лица и со всех возможных сторон!

В добрый путь, первооткрыватели чудесного!

Мандельштамовское понимание слова: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны…».

«Поэтическая материя не имеет голоса. Она не имеет формы точно так же, как лишена содержания, по той простой причине, что она существует лишь в исполнении»
Осип Мандельштам

                                     «Полон музыки, музы и муки..»
Осип Мандельштам

1.

Уста работают, улыбка движет стих,
Умно и весело алеют губы, к нёбу
Язык прижался и концерт «от сих до сих»:
Сейчас начнётся Гайдн, близко к небу.

Коснутся скрипки глаз моих смычком.
Святой елей из недр виолончели
Прольётся в бездну, смолью с молочком
Ночной туман опутает качели
Взмывающих и падающих рук
Колдующего дирижёра в чёрной рясе.
Глаза вернутся к звукам, сделав круг…

Висок пульсировал. И смысл на вдохе трясся,
Пытаясь в форме писем уцелеть
Отца к блуждающему в долгих дюнах сыну,
И жажда стала жалостью на треть,
Приманивая слух, как костью псину,
Молитвой звуков, кончен звукоряд:
Прощался залпом с  залом : Франц Иозеф Гайдн.
Прощались с жизнью, столько лет подряд,
Глаза, озвученные в слове, к славе найден
Великой тайны путь – видна тропа богов –
Там назван зов и звук поименован,
Там нарастают волны южных берегов
И Бог насвистывает Баха в стиле новом.

2.

 

Шаги секундной стрелке в такт, в окне, вручную, занавеска
Сдвигает тишину и ключ, вращением в замке к шумам примкнёт;

И чайник на плите задумчивость освистывает резко,
И клавиш чёрно-белый строй — аккордом вопросительным примнёт

Владелец пальцев тонких и усталых глаз, вздымая Грига
Под потолок небес, в объём, где плач рыдал вослед аресту только что.

И топот лестниц вниз, разлука под конвоем, немощь вскрика –
Дополнят шум – тумана, с рукоятками наганов, решето…

Ввысь сходит лавою молитвенная сага –
Колеблющимся смыслом, словно пламенем, объят
Словесный небосклон. Молниеносное молчание зигзага
Случайности – строка : старик вновь видит кувыркающихся львят

На побережье сна, в окрестностях Хемингуэя, Ойкумены…

Вдруг, жернова губастых жирных жадных ртов
Храп перемалывают, мерностью отменный,
И кровь агонии всех загарпуненных китов –

Гул сотворят – тысячелетний лязг иль хорда –
Гиперболы моей – двуногий ужас тьмы больной!
Конквистадоров в алебарды вера твёрда
И бранденбургский шаг с шинелью за спиной –

Наполнят воздух дробью б а р а б а н а :
Смерть марширует в будущее так,
Что день, отчётливо похожий  н а б а р а н а,
Уставится в зияющий бардак –

Покорно, ненавистью переполненный, враждою жуткой :
Вновь факелы и вскинутые руки, копоть криков вновь видна;
Нет между датами рождения и смерти промежутка –
У одержимых – яблоко червивое глазное, взгляд без дна!

Лишь ярь шипит, шевелит щупальцами мыслей загребущих –
Шальная шастает история борьбы с врагами, шерсть кипит
На головах и этот смрад от пламени, Хатыни пуще,
Не погасить дождём, стекающим с плакучих веточек ракит.

3.

 

Ауканье здесь однокоренное  :

Сгубили
        губы
              Сологуба.
                        ГубЧК.

Парабола
         Параграф,
                   Паранойя…

Царевич – Углич.
Мандельштам – чека

Снята с Гранатного, в тридцатых, переулка,
Чтоб взрывом смеха начисто снесло
Пыль с занавесок, под руку прогулка:
Из гипса девушка, походка и весло.

На щёки – грим.
В Нащокинском – бумага,
Тиха, как слух квартирных стен, окно
С хорошим видом на барачный лай ГУЛАГа,
На волоком бессонниц волокно.

4.

 

Всё, что певучестью пронизано – навеки
Стяжает ценность – движет мир,  вращает путь
Живой спирали, по которой человеки
Восходят в бездну иль нисходят как-нибудь.

Агония и имя Агния – певучи –
Породы дерева для Страдивари и Амати.
И если голос нежно сможете, то выжимайте –
Из крепости красот, из пропасти созвучий!

Певучи ночи, взгляды к звёздам продлевая,
В туман укутаны все воздыханья трав.
Оглохла музыка молчанья заревая
И темень бродит, все приличия поправ.

Колонны, где-то под Коломною, певучи :
Роняют клавиши в ночь – «Лунную»  – в земное.
И в л о н о  л е н и  л а н и следуют за мною…

(1) Ковчег колеблется свечей во тьме плавучей.
(2) Ковчег колеблется во тьме свечей плавучей.

 

5.

 

Сток слёз горячечных в казённый воздух лет –
Высокий паводок – затоплен путь по локоть
В крови, живём, живьём забрызганный поэт,
Вдруг, начинает в слове – ахать, охать, окать!

Охота началась: лай скрипок смел и свеж:
На атомы звук расчленяет физик Шнитке.
Голодный Ленинград взял истины рубеж…
И вновь цветы кладут, промокшие до нитки,

На плоскость надписей, на плиты под ногой,
Повисшей в воздухе – Остановите стрелки!
Аккорд наглеющей симфонии, нагой,
Как грохот выпавшей из рук тарелки,

Сменяется затишьем, но уж подал знак –
Во фраке чёрный человек – пошла «Седьмая»,
По головам пошла, идейно Пастернак –
Стих упростил, когда-то, среди мая…

И лишь одна гортань на всю страну
Вселяет в воздух, тихие, как тени,
Седые трели, терций старину,
Гимн сердцевины срезанных растений!

Губами – гарь и свежесть, зовы перелётные продлю в верха,
Вслед Мандельштаму чту раздумья о созвучьях…
Гармонии, гармоники из соболей раздвинуты меха,
И перья Штраусов развешаны на крючьях –

Дубравы венской – славным таинством замедленно, смотри, объят
Облёт трагедии судеб – зарёй певучей!
Сбой ритма, бой мой с простотою хуже воровства, вслух обелят
Над облаками воцарившиеся кручи…

Спит Гоголя, засыпанный песком песочниц, звукоряд.
И тренькает капель под три блатных, с карниза.
Иссякла жизнь, тому назад годов десятка два подряд.
На шпагу с шашлыком гул гогота нанизан.

6.

 

Виртуоз чёрно-белых клавиш,
Поводырь казуальных строк.
-Может, эхо от слов оставишь, –
Обращаюсь в глаза, но строг

Провидения лик – забытым
В сонных глотках застрянет гул
Фортепьяно строки, за бытом,
Посреди броненосных скул, –

В  злой пучине Цусимы, найден
Будет, вечность спустя иль год,
Беглый почерк прощанья с Надей
Лейтенанта морских широт.

Так закончат паденье звуки
В толщу мраморных волн сюит.
И раскинет, как в «Чайке» руки,
Крылья белые жизнь, и свит

Будет аистами на крыше
Дом для радости вешних глаз.
Доницетти доносит, тише,
Волны скрипок, в последний раз.

 

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2024
Свидетельство о публикации №124032700077