Анастасия Исакова
«Аз, Буки, Веди…»
Сгорбился Гришка над выскобленной столешницей,
«Азъ, Буки, Веди…» – пальцем по буквам ведёт прилежно.
Мать вытирает бисерный пот с переносицы:
«Гришка? А, Гришка? А Ванька у речки носится!
Встань что ли, чадо? Хватит зубрить околесицу!»
Гришка блаженно молчит и старательно крестится.
Тут, под рубахой, кривится бугром позвоночина.
Жизнь не успела начаться, а матери кажется – кончена.
Что ему – сирому да убогому – выдаст Господь в причастие?
Был бы парнишка малость приветливей да рукастее.
Сгинет за грамотой этой – да пропади она пропадом!
А отлучить от науки… Куда он – сердешный – пойдёт потом?
Мать у него, видно, грешница – тёмной душой слаба.
Сгорбился Гришка, на шее тоненькой качается голова.
Гришка горбатый на паперти губы кривит уродливо.
Бабы кидают монетки да пироги подают: «Юродивый…»
Хмурые лбы осеняют, с прищуром глядя на колокольню.
Гришка кричит надсадно: «Ироды! Брысь по домам! Довольно!
Вырвали колоколу язык – небу уста запечатали!
Ну, посмотрите, бабоньки милые, что у меня за плечами-то?»
Чешет горбушку Гришка. Крест – на груди расхристанной.
Пальцем грозит — невинный – радостному антихристу:
«Вот я тебе, ненавистный! Ты погоди у меня ужо!»
В кружку щербатую денежкой медной солнца упал кружок.
Утром волненье на площади, церква полным-полна:
на онемевшей звонарне Гришки горбатого тень видна,
тянет юродивый руки к простору необозримому.
Люд приумолк, присмирел – хоть бы кто возразил ему!
«Всё от того, что молчим! От молчания все печали-то! –
Гришка беснуется, – ну же, глядите, что у меня за плечами?
Я вот по небушку ножкой ступлю, чтобы вымолить
да уберечь вас – сирых, убогих – от гибели!»
Замерли бабы, слышно, как падает лист – безупречно жёлт.
Что же юродивый? Он встал… перекре́стился… и ушёл.
Вышел в проём – деревянный квадрат, туда, где даль голуба́.
И не упал. А раскинул крылья! Глядь – ан и нет горба!
Лет сколько ми́нуло? Сколько уж Гришка по небу мечется?
Сколько отводит тяжёлый, кровавый меч от моего лица?
Что ни горбы – то крылья свернулись перьями гладкими;
чувствую: вот и мои толкаются, остро зудят под лопатками.
Уст запечатанных небу раскрыть до сих пор не дадено –
так и молчит над нами выцветшая громадина.
Ки́новарь солнца кипит и чадит – красными каплями брызжется.
Я, искуплённый когда-то иной ценой,
Я, искуплённый кровью, огнем, войной,
пальцем прилежно – за Гришку – вести продолжаю: «… Пси, Фита, Ижица».
Август 2018, Югорск
***
Ощущение от прочтения произведения Анастасии Исаковой «Аз, Буки, Веди…»
Одно из тех поэтических произведений, которые обязательно хочется перечитать, к которому время от времени возвращаешься и находишь что-то новое, ускользнувшее…
«Сгорбился Гришка над выскобленной столешницей,
«Азъ, Буки, Веди…» – пальцем по буквам ведёт прилежно.
Мать вытирает бисерный пот с переносицы:
«Гришка? А, Гришка? А Ванька у речки носится!
Встань что ли, чадо? Хватит зубрить околесицу!»
Гришка блаженно молчит и старательно крестится…»
Читаешь и слышишь, как-будто галька перекатывается от набежавшей на берег волны… Или вдруг ощущаешь леденцовый привкус во рту. А порой — подъём, подъём, а потом спуск — лёгкий, скользящий и даже летящий.
«Мать у него, видно, грешница — темной душой слаба.
Сгорбился Гришка, на шее тоненькой качается голова…»
Вот эта шея тоненькая и Гришкина качающаяся голова рисуют такую пронзительную картину, что замирает дыхание от глубины, перед которой ты оказываешься.
«Гришка горбатый на паперти губы кривит уродливо.»
А Гришка уже ушёл дальше. Поспешай! А то ему некогда с тобой возиться — у него дел земных неоконченных невпроворот. И дел — не праздных. Он чувствует, что всё неспроста и зачем-то:
«Вырвали колоколу язык — небу уста запечатали!
Ну, посмотрите, бабоньки милые, что у меня за плечами-то?»
Понимаешь, давно понимаешь — не так благодушна поэтическая атмосфера сюжета. Она драматично напряжена, она на пороге трагедии, но… Ощущение светлости и даже какой-то просветлённости действа, в которое ты погрузился, не оставляет тебя ни на миг.
«Чешет горбушку Гришка. Крест — на груди расхристанной.
Пальцем грозит — невинный — радостному антихристу:
«Вот я тебе, ненавистный! Ты погоди у меня ужо!»
В кружку щербатую денежкой медной солнца упал кружок.»
А и не скрывал автор намерений, и особо не прятал кульминацию, и трагическая, по сути, развязка наступила тогда, когда и положено. И случилось то, к чему ты был уже подготовлен, но, опять «но» — как же точно и философски выверено описан этот впечатляющий момент. Опускаю религиозную составляющую, которая для меня лично там есть и глубоко понимается. Это уже дело каждого отдельного читателя. А поэт нам ничего не навязывает – думайте, решайте…
Впрочем, данная строфа заслуживает того, чтобы быть приведенной полностью, на мой взгляд:
«Утром волненье на площади, черква полным-полна:
на онемевшей звонарне Гришки горбатого тень видна,
тянет юродивый руки к простору необозримому.
Люд приумолк, присмирел — хоть бы кто возразил ему!
«Все от того, что молчим! От молчания все печали-то! —
Гришка беснуется, — ну же, глядите, что у меня за плечами?
Я вот по небушку ножкой ступлю, чтобы вымолить
да уберечь вас — сирых, убогих — от гибели!»
Замерли бабы, слышно, как падает лист — безупречно желт.
Что же юродивый? Он встал… перекре́стился… и ушел.
Вышел в проем — деревянный квадрат, туда, где даль голуба́.
И не упал. А раскинул крылья! Глядь — ан и нет горба!»
Где-то там, очень далеко, остались: критики, оценки, суета комментариев, досужие разговоры ни о чём… А здесь и сейчас — только ты и Гришка, парящие высоко над юдолью! И ещё тёплый, какой-то родительский взгляд автора, провожающий нас…
«Я, искупленный когда-то иной ценой,
Я, искупленный кровью, огнем, войной,
пальцем прилежно — за Гришку — вести продолжаю: «… Пси, Фита, Ижица»
Лев Вьюжин
Автор публикации
